Хотелось бы узнать, какие объекты отобраны в нашем регионе для реставрации и немного больше информации о них?
Хотел бы привести некоторые цифры объектов культурного наследия, находящихся на территории Республики Ингушетия. На сегодня на территории республики находится около 3700 объектов культурного наследия, в том числе более 3000 в горной части Ингушетии. Это на территории Джейрахско-ассинского государственного музея-заповедника. В нашей республике с прошлого года начаты масштабные работы по сохранению объектов культурного наследия. В частности, в прошлом году отреставрированы около 250 объектов культурного наследия. Это такие комплексы, как «Хьарп», «Морч», «Ний». Завершена работа по восстановлению обрушившегося в 2022 году склепа номер шесть архитектурного комплекса «Цори». В планах на текущий год у нас около 100 объектов. Это такие объекты, как архитектурный комплекс «Фуртоуг», «Кели», «Нижний Пуй» и ряд других объектов. Вся научно-проектная документация по ним уже завершена, по некоторым завершается работа.
Как определялись мероприятия по реставрации, что их предваряла? Какая работа?
Для проведения этой работы нужен научный подход. Если на комплексе присутствует культурный слой, то необходимо проведение комплекса археологических исследований. Это разведка или при необходимости полевые работы. Право проведения работ по сохранению имеет те организации, которые имеют лицензию на проведение научно проектных работ, и подрядная организация должна также иметь лицензию на проведение работ по сохранению, реставрации, консервации противоаварийных работ и так далее.
Проводятся исследования в архивах. Достаточно ли было информации в наших архивах и какие были еще привлечены силы или, скажем так, ресурсы?
Прежде чем приступить к любому проекту реставрации, а тем более с такой большой историей, необходимо провести ряд научных исследований. Одна часть исследований заключается в том, что мы исследуем конструктивные особенности каждой башни, если она стоит на скалах, мы делаем определенные расчеты в состоянии конструкции, аварийная она или нет. Если башня стоит не на скалах, а имеет культурный слой, соответственно, снаружи и изнутри вдоль каждой стены мы ставим шурфы, откапываем и смотрим, на сколько башня вросла в землю. Это один вид исследований. Второе это мы сканируем каждую башню изнутри и снаружи. Получаем облако точек. На этом облаке видно расположение и размеры каждого куба камня, которые на сегодняшний день имеет эта башня. Третий вид работ это, соответственно, отбор проб всех материалов, которые присутствует. Это породы камня и раствора. Если есть древесина, все это отбирается аккуратно, упаковывается, отвозится в лаборатории университета строительства в Санкт-Петербурге, где проводятся исследования, определяются породы, составы и прочее. То есть это обязательный вид работ. И четвертое, собственно, это работы в архивах. К сожалению, в Республике Ингушетия в архивах очень мало информации по архитектуре, по сути, любого комплекса. Отдельные отчеты нам иногда удается с трудом получить. Поэтому, естественно, мы обращаемся в архивы Петербурга, Москвы, мы обращаемся в архивы соседних республик, и как бы это не было удивительно, но и библиотеки и архивы Петербурга и Москвы хранят очень много информации по ингушской архитектуре.
Вот в силу определенных исторических событий так получилось, что очень много информации действительно хранится в соседних субъектах. Понятное дело, почему в Санкт-Петербурге. Потому как исследователи приезжали и сохранилось очень много архивов, благо есть возможность получить сегодня эти данные. Мне бы хотелось узнать, какое еще было взаимодействие, предваряя еще, скажем так, о самом процессе реставрации. Это взаимодействие между общественниками, яркими представителями народа и реставраторами и так далее. Потому как эта работа тоже имеет большое значение, чтобы находить понимание у людей?
Музей-заповедник постоянно находится в контакте, взаимодействуем с общественными организациями, историками, краеведами. У нас постоянно взаимодействие идет с АСМ групп, выезжаем в горные селения, и там как раз проводим совместно работы. Также в прошлом году был приезд. Мы собрали всех известных в нашей республике общественников, блогеров, краеведов. И вот сейчас создаем экспертный совет для обсуждения и для принятия правильных решений, когда будут проводиться работы по реставрации или восстановлению комплекса. Поэтому эта работа постоянно идет и продолжается.
Еще хотелось бы поговорить о реставрации объекта «Тхаба-Ерды». Это действительно событие большого значения для нашего народа, да и можно сказать, для страны, учитывая значение этого храма. Что это древний христианский храм, который сохранился в относительно неплохом состоянии, но в последнее время почему-то пришел в упадок. Вот скажите, пожалуйста, напомните нам небольшую историческую справку об этом объекте. И когда вы узнали, что все-таки будет реставрация храма, какие эмоции у вас это вызвало?
Ну, вы правильно отметили о том, что на самом деле храм «Тхаба-Ерды» имеет не только региональное, но и общероссийское, и даже, можно сказать, международное значение. На это есть свои причины, и для этого есть обоснование. Хотя бы по той простой причине, что на этом объекте есть уникальные скульптурные мотивы, арнаментальные мотивы, тексты на камнях. И все это на самом деле демонстрирует и как своеобразие, и уникальность этого храма, и в рамках известных храмовых комплексов. Христианство «Тхаба-Ерды» стоит в ряду первых. Это не так просто слова. Это на самом деле так оно и есть. Этот объект привлекал, конечно, внимание научной общественности. Еще в 18 веке до середины второй половины. Об этом писалось в различных изданиях. Очень много есть сведений у тех или иных путешественников, людей, которые просто интересуются религией, историей храмового комплекса. Они наслышаны, судя по их мемуарам, наслышаны о существовании в горах Ингушетии и как уникального объекта. Но некоторые не попадали еще. Это на тот момент труднодоступные части Ингушетии и Кавказа. Но, тем не менее, в 1781 году храм смог посетить Леонтий Штедер. Это человек, который работал с Российской Академией наук. Он, соответственно, получил задание по проведению, можно сказать, этих маршрутов по горному Кавказу и, в частности, в Ингушетии. И вот он смог посетить этот храм и сделать первые его зарисовки, в частности, и западный фасад. И другие его фасады он рисовал. Ну, конечно, не в той точности, которую, допустим, может сделать там профессиональный художник, архитектор, ученый, исследователь. Но, тем не менее, понятные для понимания и для дальнейшего использования, в частности, сегодня. Ну и в последующем храм, конечно, и в 19 веке привлекал внимание. Морис фон Энгельгардт в 1811 году тоже составил зарисовки, и план сделал первичный этого объекта. Ну и другие, более-менее крупные работы это, конечно, Всеволод Миллер, 1886 год, который также активно работал на территории горной Ингушетии. Он не только смог описать и зарисовать храм «Тхаба-Ерды», но и другие архитектурные комплексы, ансамбли, начиная с Джейрахского ущелья и заканчивая Цоринским. Ну и он, конечно, предпринял попытки, можно сказать, археологического изучения этого памятника. Потому что помимо выполнения плана здания зарисовок, в том числе и карнизы с орнаментом и затем контрольные блоки, он нарисовал и другие участки этого здания «Тхаба-Ерды». Ну, он услышал от местного населения о том, что там есть склепы и что в этих склепах хранятся скрижали уникальные, Псалтыри и так далее, религиозные тексты. Он предпринял попытку изучение склепа, который был расположен вдоль южной стены и смог туда, конечно, попасть. Ну, как таковых археологических работ, конечно, с последующим изъятием каких-то вещей он, конечно, не сделал, но отметил, что там есть и сосуды, и там есть и колесовидные так называемые амулеты. Это какие-то украшения и так далее. А дальше уже в советские годы, конечно, крупные работы связаны с деятельностью археолога Семенова. В последующем и Крупнов работал еще. Кстати говоря, благодаря Крупнову его письма и его обращению в правительство, тогда были предприняты первые ремонто-реставрационные работы на этом храме в конце 60 начале 70 х годов. Поэтому Крупнову мы, конечно, многим обязаны. Ну и Макшарип Мужухоев тоже занимался изучением всей нашей археологи. Я там работал четыре полевых сезона. Я проводил и археологические раскопки вдоль северной галереи. Проводил исследование этого храма, изучал штукатурку, пытался датировать этот храм с помощью изучения карбонтового раствора, штукатурки и раствора храма. Вот вкратце, если, так сказать, такой экскурс в историю изучения этого храма. Учитывая, что вы работали с очень большим количеством архитектурных объектов, очень часто башни называют уникальными строениями. Были ли подобные в специфике строительства, специфике используемых материалов? Что вы можете сказать, действительно ли они уникальны? Мы работаем и работали в совершенно разных регионах. Каменные башни, старые каменные башни есть, предположим, в монастырях Новгорода, Пскова. То есть они имеют покрепостную стену, по углам, которые стоят как бы каменные башни. Ну, вот в других регионах мы занимались реставрацией каменными башнями в Крыму, в Бахчисарае. Но камень раствор, но они другие. Они более приземистые, более широкие. Соответственно, я считаю, что ингушские башни они уникальны. То есть на территории России, ну, подобных башен сложно встретить.
Ну, тесные взаимоотношения еще ингушей с грузинами наложило свой отпечаток.
Да и само собой, да.
Очень часто еще говорят, что применялся уникальный раствор при строительстве этих башен. Хотелось бы, чтобы вы нам пояснили, что это был за раствор. Удалось ли узнать, можно сказать, формулу этого раствора и его состав?
Я этим вопросом занимаюсь примерно с 1985 года. У нас было четыре экспедиции до 90 года. Одна из основных задач это было изучение растворов и попытки найти соответствующие составы, чтобы они соответствовали тем данным, которые дают наши исторические растворы, которые находятся в кладке. Тогда мы не смогли это сделать. Было много всяких теорий, предпосылок. Я тогда пригласил на работу немецких специалистов, и, в общем-то, Европа пошла немножко по другому пути. Они начали использовать модифицированные растворы, которые не являются оригинальными, в том числе моя научная работа в Германии была этому посвящена. Этому посвятил где-то порядка шесть, семь лет. Большая проблема в том, что не только Советский Союз, не только Ингушетия, весь мир совершил очень много ошибок в реставрации, используя не совсем верные растворы. И я уже несколько раз об этом говорил. Например реставрация, которая была сделана в Германии в послевоенное время, нанесла ущерб больше, чем сама Вторая мировая война. Это говорит о той ответственности, с которой нужно подходить, когда выполняются эти работы. Я сам был участником нескольких экспедиций и исследований, и восстановительных работ, которые происходили на знаковых объектах и в западной части Германии, и в восточной части Германии. Что касается настоящего времени, в силу обстоятельств я опять вернулся к этой теме, и мы сейчас в инициативном порядке осенью этого года с коллегами из Джейрахско-ассинского заповедника отобрали порядка 28 проб на четырех объектах. В данный момент идут исследования. Они предварительные наши данные. Я говорю как ученый, я не говорю как знаток. Мы нашли активную минеральную добавку, которая дает такое упрочнение этого раствора сейчас. То есть она в той или иной мере в разных растворах участвует. Мы сейчас пытаемся определить, когда была внесена добавка в раствор. Либо она была внесена во время обжига извести, или она так вошла в этот раствор, либо она была туда внесена в период приготовления смеси. Помимо этого, мы, чтобы понимали, как действуют, в том числе наши растворы, они имеют так называемый краткосрочный эффект набора прочности, когда и только башня построена была. То есть это очень важно, что в начальный период времени структура раствора была такая, чтобы она сохраняла кладку, потому что одна из главных ее функций это защитная функция. Она наносится как снаружи. Кроме того, что как она используется в кладке, она еще является защитной функцией. Это защитная функция. Она имеет крайне важное значение, чтобы у нас не было выветривания, сам раствор не выветривался. И второе, чтобы он герметично закрывал вот этот слой, вот этот начальный период времени. То есть раствор должен иметь соответствующую укладываемость, и я его так назову так называемый модуль упругости, чтобы он мог взаимодействовать при кладке. У нас есть камень и раствор, чтобы они взаимодействовали. Не было вот этих трещин разрывов. Это первый вопрос. И второй вопрос когда мы исследуем долговременную прочность этих растворов, то важно, что помимо того, что у нас там есть эффект карбонизации, то есть что такое известь это известняк. Мы из известняка делаем негашеную известь, потом гасим делаем гашеную, известь, потом мы его укладываем в стену, и он под влиянием атмосферы осадков и так далее возвращается в состояние известняка. То есть идет обратный эффект. Поэтому он, в отличие от цементного раствора упрочняется десятилетиями, столетиями. Мы сейчас исследуем этот эффект, в том числе есть определенные интересные наблюдения. И если у нас все будет хорошо, то мы поздней весной этого года начнем уже натурные испытания. Мы там будем взаимодействовать с музеем-заповедником, выбирать объекты, на которых мы будем делать пробные швы и будем за ними наблюдать. Это работа очень тщательная.
Реставрация памятников архитектуры, она может вызывать некоторые споры и дискуссии между архитекторами, историками, общественностью. Некоторые предпочитают, чтобы реставрируемые объекты были в первоначальном виде. Некоторые предпочитают, чтобы все таки сохранился след времени, возможно, некоторые разрушения и так далее. Какой позиции вы придерживаетесь относительно тех реставрируемых объектов?
Очень мало в архивах Ингушетии исторических данных, как та или иная башня была и выглядела раньше. Поэтому мы начали как бы работу по выявлению архивных данных в разных архивах. Информация уникальная, есть, информация очень интересная есть, и она будет способствовать правильным решением при разработке проекта реставрации на сегодняшний день. Я скажу так, что сделать проект разрушенной жилой башни гораздо сложнее, чем боевой. Боевая, если она разрушена, ее можно рассчитать по пропорциям угла и стен, если она осталась. Ее архитектура и конструктив принципиально как бы понятна. Да, они были разные. Они и сейчас отличаются наличием или отсутствием сводов треугольной или плоской кровли. То есть они разные, но жилые башни они как бы разные, по сути своей все разных размеров, разных этажей. У нас с разносторонними входами, с разным количеством окон, и поэтому сложно именно понять архитектуру и принять решение оставляем мы башню в том виде, в котором она есть, консервация в той части кладке, которая осталась или если удалось разгадать архитектуру и конструктив по этажности, по протяженности этой башни. Естественно, как я и говорил, вначале мы откапываем стены. Вот даже если их чуть-чуть из земли видно, мы откроем стены. Яркий пример вот работы в конце прошлого года на комплексе в «Туми» мы посмотрели все башни одноэтажные двух, трехэтажные. Совершенно разные жилые башни и мы начали копать, чтобы посмотреть, насколько они уходят вниз. Мы стали откапывать культурный слой. Это не просто они уходят вниз. Вниз уходит целый этаж со дверьми, окнами. То есть без этой работы никто бы не узнал, что под землей есть еще этаж. И, конечно, это очень важно и необходимо для правильности решения при любом проекте. Это изменило все только бы первое представление о комплексе, которое у нас было. Это изменило все, потому что из земли вылез этаж и, соответственно, все пропорции к каждой башне, они стали совершенно другими, и принятие решения, оно было уже иное, потому что уже полезли другие углы стен, другая этажность, другие площади. Вот, исходя из этого, если есть аргументы для правильного проекта воссоздания утраченной части башни, то тогда аргументированно это можно сделать. Если аргументов нет, и башни разрушены, лучше взять и законсервировать.
Ингушетия сейчас работает над сохранением своего наследия. Спасибо вам, что ответили на вопросы, несмотря на свою загруженность.
Источник фото: Фото редакции